[Ladya]

Как я провела лето.

В 13 лет я была на редкость некрасивым ребенком: очень худой прыщавый червяк с
большой головой и кривыми зубами. Моя мама меня стеснялась и весь пубертатный
период старалась держать меня подальше от родных и знакомых, на все лето
отправляла меня в пионерский лагерь. Пионерский лагерь состоял из бараков с
детьми, домика администрации и четырех туалетов. Туалеты состояли из кирпичной
будки, ямы, закрывающего эту яму деревянного настила с дырками и говна с
хлоркой. Говно с хлоркой воняли, поэтому туалеты предусмотрительно строили
далеко от жилых помещений и обсаживали их кустами.

Девочки долгое время думали, что я мальчик… В общем, со мной не дружили. В ту
роковую ночь полуночный понос стал моим единственным товарищем.

Поносил весь лагерь: зеленые фрукты, немытые руки повара и всякое дерьмо,
которое жрали пионеры с голодухи делали свое дело. Дырки в тубзике были
обгажены расстроенными желудками четырехсот человек и девочки ходили срать
парами: одна гадит, другая светит фонарем, чтоб первая не вляпалась в продукты
распада предшественниц. Мне никто не хотел светить фонарем, поэтому в ту ночь я
высирала солянку в гордом одиночестве; в тусклом свете фонаря были видны только
очертания, и, сидя над дырой, я смирилась с тем, что уже вляпалась в чье-то
скользкое говно. Неожиданно какая-то тень метнулась прямо на меня, я заорала,
резко дернула неустойчивым туловищем, ноги проехались по чьему-то поносу и я
вошла в очко как хорошо смазанная гильза. Фак! Летучая мышь загнала меня по
пояс в кучу дерьма, над головой смутно виднелась очко, если кто-нибудь сейчас
придет гадить, то положение мое ухудшится. Надо выбираться!

Через полчаса, пыхтя и шепотом ругаясь матом, я дотянулась до очка руками: это,
блин, было сложно – все твердые опоры были скользкими, как суки! Ухватившись за
края дыры, я подтянулась и высунула башку: от свежего воздуха закружилась
голова и я удержалась на завоеванных позициях только волей к свободе.
Подтянулась еще и оперлась на локти: нужно за что-то ухватиться, чтоб не
соскользнуть. Все вокруг было склизким, зацепиться можно было только за
поперечную деревянную балку в полуметре от меня, я с остервенением пыталась до
нее дотянуться, шипя от напряжения:

- Ну! Иди же сюда, ****! Дай, я до тебя дотянусь!..

Вдруг меня ослепила вспышка света, потом какой-то не то вздох, не то стон, и
глухой стук – я пересрала и свалилась обратно. Еще полчаса – и я снова над
очком. Так. Тянемся… Есть! Я схватилась за перекладину и вылезла на бетонный
пол еле дыша от счастья. Отдышавшись, решила переть к реке отмываться. Метрах в
пяти от тубзика валялся директор, рядом с ним валялся разбитый фонарь – сдох
что ли? Я пошла на речку, отмылась как смогла, а потом позвала людей: может и
не сдох еще, спасти можно.

Утром нам сказали, что у директора случился удар, вернулся в лагерь он только
под конец смены. Говорить он не мог, сидел весь день на веранде и ему нравилось,
когда к нему ходили дети. Я навещала его часто, он меня особенно любил – ведь
именно я тогда позвала к нему людей.

На следующий год мы узнали, что перед смертью директор ненадолго пришел в себя.
Он сказал, что в ту ночь он обходил территорию, случайно услышал странное
пыхтение в туалете и открыл дверь. На него из зловонной дыры лез адский
говняный лупоглазый червяк, тянул к нему щупальца и шипел:

- Ну-у-у… Иди же сюда-а… ссс****-а…. Дай, я до тебя дотянуссссь!..

За лупоглазую обидно, конечно.

Дуня Нефигаблина.